Метро 2033
         Пролог. Добро пожаловать в столицу
Красота спасет мир? Кто это сказал? Достоевский, Тургенев? Спешу их огорчить. Где сейчас мир со своей красотой? Где? Под толщей асфальта, грунта и бетона, во тьме, скупо разбавленной светом нескольких свечей в бедных каморках и старых изношенных палатках.
Кем бы мы предстали в глазах людей, живущих до войны и изнеженных роскошью отдельных квартир, технологий, свежей пищи? Сборищем бомжей, готовых пожрать все, от чего они не склеят ласты. Толпой грязных, вонючих изгоев, которым не привыкать убивать за рожок патронов и некогда задумываться есть ли у их жертвы семья, дети. Мрачные, навечно утонувшие в сумерках станции стали нашим домом. Туннели, наполненные злой, враждебной силой стали нашим единственным жизненным путем. Патроны, маленькие кусочки смерти – наша единственная валюта. В одном люди не изменились. Они продолжат торговать смертью даже в аду, находясь перед престолом Сатаны.
Красота не спасет мир, но потеряет красоту все спасенное от глупости человеческой.
Добро пожаловать в Киев!
Если вы - гость столицы – бросьте эти ваши походы на Крещатик или Андреевский спуск, забудьте про изысканные блюда дорогих ресторанов. Поезжайте подальше от центра, на улицу Героев Севастополя, например. Найдите дворик, окруженный старыми потертыми хрущевками. Пройдите мимо детской площадки, где возводятся песочные замки, копаются ямки детскими совочками и просто руками, где, визжа от восторга, на каруселях кружится само детство, мимо песочного футбольного поля с проволочной оградой, где с криками «Пас! Ну! Пасуй мне! Го-о-ол!» гоняет мяч юность. Пройдите мимо лавочек, где  с утра до вечера восседают мудрость и всезнание. Там, между двумя пятиэтажками, сверните с асфальтовой дорожки, ступите на земляной покров двора и задерите голову. Небо станет зеленим. Это каштаны, раскидистые, высокие укрывающие вас от палящего летом солнца. Вы когда-нибудь собирали каштаны? Покрытые ярко-зеленой толстой кожурой с острыми шипами, внутри – твердые коричневые орехи, которые так приятно перебирать в руках. Каштаны, символ Киева…
Единственный недостаток этого места – оно находится далеко от метро…
                *   *   *
- Слышь, Катя!
- Ну?
- Катя, а пошли сегодня в театр!
Недоуменный взгляд старшеклассницы
- Витя? Ты чего это? Может ты хотел сказать в клуб, но я не…
- Да ну, что мы в этих клубах не видели. Пойдем, а? 
Это было тогда, в последний благословенный день. В день, когда люди еще наслаждались последним летним вечером, дышали полной грудью, смеялись. Человечеству еще предстояло править на поверхности Земли несколько часов. Мужчины, женщины, дети еще не сгорали подобно оплавившимся свечкам, не пытались прятаться в ближайших зданиях, потому что были не в состоянии добраться до ближайшей станции метро, уже наполненной ужасом, пронзительным криком и слезами выживших. Все еще было по-другому.
Станция метро «Театральная». Только поднимись на поверхность, и перед тобой возникнет дом муз и аплодисментов. Как раз в тот день я был там, в Театре Русской драмы имени Леси Украинки. Почему то именно туда перенесли показ оперы «Евгений Онегин», и я, пятнадцатилетний подросток, наконец-то осмелился пригласить свою одноклассницу на это почти экзотическое для нашего поколения зрелище.
- Ну что? Пойдем, а?
Катя была так удивлена моим предложением, что не смогла отказать. И вот, перед удивленными, пораженными нами на сцене в плаще и высоком цилиндре стоит молодой человек. Его голос проникает в душу, минуя все заграждения и блок посты сознания. Он прощается с юностью, любовью, он прощается с жизнью.

Паду ли я, стрелой пронзенный,
иль мимо пролетит она,
Все благо; бдения и сна
приходит час определенный!
Благословен и день забот,
благословен и тьмы приход!
Блеснет заутра луч денницы
и заиграет яркий день,
а я, быть может, я гробницы
сойду в таинственную сень!
И память юного поэта
поглотит медленная Лета.
Забудет мир меня; но ты!

- Замечательно, - прошептала мне на ухо Катя.
Да, это было замечательно. Все было прекрасно в тот день… Последние мгновения мира, наполненного надеждами, страхами, счастьем миллиардов человеческих душ. Сейчас они вспоминаются чаще всего.
А потом, пройдя через Крещатик, Мариинский парк, спустившись, наконец, в метро, мы долго целовались на центральной платформе станции «Арсенальная». Целовались впервые в жизни. Целовались, чтобы… остаться здесь навсегда, чтобы выжить.
    «Любви все возрасты покорны» - пело мое сердце. Даже первые мгновения атомной тревоги не заставили меня очнуться.
    А потом, когда стало ясно, что случилось, Катя долго стояла, окаменев от ужаса. Взгляд ее, как будто просил меня: «Пожалуйста, скажи мне, что все это глупый розыгрыш!». Мы еще ждали, что сейчас выскочит на перрон какой-нибудь бойкий молодой человек и объявит, что нас снимала скрытая камера. Почему мы этого ждали? Самая невероятная, самая глупая надежда лучше, чем отсутствие всякой веры. Я все еще ждал, что скоро мы выйдем наверх и расскажу маме, в какую забавную и пугающую историю мы попали. Мама… Она осталась дома. Провожая меня в театр, она с шутливой  строгостью посмотрела на меня и потребовала, чтобы завтра же я привел Катю знакомиться, а она приготовит мои любимые блинчики с мясом… Мама…
    Я вытащил мобильный телефон и набрал номер своего дома. Мой мобильный оператор подарил мне несколько последних минут разговора с близким человеком.
    - Алло! Мама!
    - Витенька! Где ты? Что происходит?
- Мамочка, скорее беги из дома!
Еще работало телевидение, и через телефон я услышал, как ведущая экстренного выхода новостей, не сдерживая слез, сообщила о приближении ядерных ракет, которые должны полностью уничтожить город.
- Все кончено! – всхлипывая, твердила ведущая. У нее уже не осталось надежды на спасения, счет времени пошел на секунды, - я не хочу!!! Не хочу умирать так!! Зачем?!!
- Витя, где ты? – дрожащий голос матери заглушил плач телеведущей, - Витенька!!
- Мы в метро, - в горле у меня застрял ком. Я уже понимал, что слышу мать в последний раз, - мама, мы в метро. Мамочка, уходи скорее, спасайся!
- Слава Богу! – вырвалось у мамы, - у вас все будет хорошо. Слышишь, все буд…
Связь оборвалась, и в тот же миг платформу со страшной силой тряхнуло. А потом на платформу хлынули люди, те, кто услышал тревогу на поверхности. Гул, гром, крики людей, собравшихся на «Арсенальной», слились в единую какофонию нового сумасшедшего мира.
    Все они, нет, все мы совсем не походили на еще недавно довольных жизнью обывателей. Изменилась не только наша жизнь. Весь мир канул в пропасть, и неясно, повезло ли нам остаться в живых, или же на нашу долю выпало страшное испытание, а погибшие уже нашли свой покой и теперь наслаждаются им.
    Я обернулся туда, где еще минуту назад стояла Катя, и понял, что она пропала. Я в ужасе стал оглядываться в поисках девушки. Потеряв маму, потеряв всех близких мне людей, я мог лишиться еще и ее. Я стал проталкиваться сквозь объятую паникой толпу, выкрикивая имя Кати. Станция «Арсенальная» довольно тесная. Я никогда не понимал, почему огромная ее площадь, которая могла бы служить просторным перроном для пассажиров, просто занята каменной преградой, и лишь не слишком широкий проход соединяет разные стороны станции.  Наконец, мне удалось найти Катю. Она, бледная сидела на полу у стены, прижимая неработающий мобильный телефон к уху. Катя плакала, шептала что-то в трубку, и, когда я склонился над ней, даже не обратила на меня внимания.
    - Сними трубку, сними трубку, сними трубку, - это все, что я услышал от девушки. 
    Я тряхнул ее за плечо. Катя вздрогнула и посмотрела на меня. Я обнял свою любимую и почувствовал, как она дрожит.
- Как же так, Витя? Что же это? – Катерину затрясло еще сильнее, а я только все крепче сжимал ее в объятиях. 
Мы, пятнадцатилетние подростки повзрослели за эти несколько минут. Все происходящее на наших глазах наваливалось на наши плечи годами жизни. Ужас, хаос, слезы, сумасшедший смех. Совсем рядом с нами разразился плачем младенец на руках у молодой женщины. Мать как могла, пыталась успокоить ребенка, прижимала его к себе, что-то тихо говорила, но ее слова утопали во всеобщем шуме. Наконец она, сама не выдержав напряжения, разрыдалась и сползла по стене на холодный гранитный пол.
Ребенок заплакал еще громче, когда руки матери расслабились и уронили его на колени. Я медленно подошел к женщине. Младенец протягивал к матери маленькие ручки и заливался в плаче, а она уже не отвечала на его зов.
- Катя, - я бросил быстрый нерешительный взгляд на девушку, - Катя, она, кажется…
- Люди! – перед тем, как закричать, Катерина склонилась над незнакомой женщиной и подхватила на руки ребенка. Девочку, как мы узнали потом, - Есть здесь врач?!
- Умерла. Сердце не выдержало потрясения, - молодой парень назвавшийся Сергеем, студент медицинского факультета, теперь уже бывший, посмотрел на нас с Катей, которая все еще держала младенца на руках, - ребенок ее? – он кивнул на мертвую женщину. К этому времени паника у людей немного ослабла и они стали решать, что делать дальше.
- Да, - кивнула Катя, - теперь будет наш.
- А как вы собираетесь кормить его? – серьезно спросил парень и, не дожидаясь ответа, ушел. Катерина с отчаянием взглянула мне в глаза, но чем я мог сейчас ей помочь?
Помочь смог все тот же Сергей, приведший с собой Клаву, тридцатилетнюю женщину, которая оказалась в метро с мужем и маленьким сыном на грудном кормлении.
- … звичайно, а як же я дитинку залишу. Біднесенька! – Клава взяла девочку на руки, рядом с ней оказался и муж с сыном. Он улыбался.
- Ми так з тобою мріяли про дочку. Ось яка біда повинна була статися для цього, - оказывается Клава после первых родов стала бесплодной и появление в ее жизни этой девочки помогало ей сейчас выдержать удар судьбы. Кто знает, кого из близких она потеряла.
- Олена, - Клава уже дала девочке имя и теперь осыпала новообретенную дочь поцелуями, - я вигодую тебе, дівчинко…
Начались первые дни новой эры Земли.

                *  *  *
                    Глава 1. Неудавшийся визит.
- Старик, Старик! Витек!
Виктор открыл глаза. Над ним, заслоняя массивным туловищем тусклое освещение единственной в палатке лампочки, навис Коля Вепрь. Колян, уже много лет выходящий «на раздобытки» сталкер и лучший друг Виктора Старика. Так Витю называла сначала молодежь, обучавшаяся у него и Вепря премудростям выживания в суровом подземном и особенно наземном существовании. Потом это прозвище, как водится, закрепилось за ним. Надо сказать, что в процессе обучения, Виктор и Николай четко разделили свои обязанности. Если Вепрь, матерый добытчик всего полезного в мертвом городе, водил молодняк наверх, не заводя, однако учеников слишком далеко, то Старик, побывавший на поверхности всего несколько раз, был знатоком всех выходов и переходов подземки, даже тех, о которых многим жителям метро по рангу знать было не положено.
- Витя, - лицо Коли выражало обеспокоенность и нетерпение.
- Чего? – Старик приподнялся на локтях и потер ладонью лоб, - ох и торкнуло!
Вепрь давно привык, что его друг никогда не задаст вопроса из серии «Где я?» или «Что случилось» после потери сознания. Такой вопрос возник бы у какого-нибудь «среднестастичского ндивидума», как любил выражаться сам Вепрь, но не у Вити Старика. Что бы ни случилось – этот человек всегда останется невозмутимым. Даже когда он на Арсенальной встретил одноклассника, с которым не виделся со дня катастрофы, впечатление было таким, как будто они расстались вчера и надо было окончить прервавшийся день назад разговор.
- Что, киношника провтыкал? – ухмыльнулся Коля, - как сеанс?
- Ух! Такую картину наблюдал, - Виктор встал на ноги и потряс головой, - и что главное – прямо в нашем туннеле завелся. Огнеметом там, что ли пройтись?
- Ага, сперва наслушайся матюков от Павленко, - хохотнул Вепрь, - а потом уже рассчитывай.
- Вот всегда ты так, Коля. Думаешь, что спасаешь другу жизнь, а сам вытягиваешь его из мира грез в суровую реальность
Киношник – небольшой паучок. Относительно небольшой, конечно. В сравнении с тем, что водится на поверхности, этот размером с ладонь обитатель туннелей, покажется безобидной букашкой. Укус его не смертелен, но вызывает у пораженного паучьим ядом необычайно  мощные галлюцинации. Много ходило слухов об этих видениях. Кто говорил, что явственно видел грядущие события, которые впоследствии, действительно происходили, кто утверждал, что видел свое прошлое, кто становился свидетелем событий совсем не связанных с реальностью.
- Все-таки, надо поговорить с Начальником по поводу киношников, - продолжал Виктор, - будет Павленко орать или нет - мне до лампады. Если захочет остаться на посту наместника Новой Киевской Руси на станции Шулявской – придется активнее шевелиться. Киношники рядом с населенной станцией – это ни капли не смешно. Не хватало еще, чтобы блокпост в один прекрасный день встретил мутантов с Берестейской в радужных глюках.
Старик вышел из палатки, куда его, бесчувственного, принесли сталкеры во главе с Вепрем, и направился к кабинету Павленко Михаила Сергеевича. 
Михаил Сергеевич был, своего рода, живым доказательством, что даже ядерная война не способна уничтожить политику и младшую дочь ее бюрократию. Кто-то, может быть, скажет, что бюрократия возникла в результате победы порядка над хаосом, и, конечно же, сморозит глупость. Быть ближе к вершине и ни за что не отвечать – вот истинная причина ее появления, а также и девиз бюрократии. И никакие ядерные удары, никакие эпидемии чумы или холеры не изменят текущего положения вещей. Схоронятся, поправятся и снова туда, к столу, к бумагам!
Нет, Павленко не был просто шишкой на посту или самодуром, в прямом смысле этого слова. Он очень неплохо разбирался в делах, касающихся межстанционных отношений, общественного мнения, был талантливым оратором, в общем, должность он занимал отнюдь не за красивые глаза. Но чтобы вытрясти из него хоть сколько-нибудь ответственное решение, как, например, расширение свиноводческих угодий за счет некоторых неиспользованных территорий, нужно не только получить дюжину различных разрешений свыше, но и помолится десятку другому древних богов.
- Что, Михаил Сергеевич у себя, - Виктор протянул руку дежурному Васильеву, которую тот, привстав, пожал.
- У себя, с утра у себя, - закивал дежурный и снова сел за свой письменный стол, - правда, я сегодня перед обедом отлучался ненадолго, но не думаю, что Михаил Сергеевич куда то выходил.
Саша Васильев удивлял Старика тем, что, проживая в семье, где мать разговаривала и думала на украинском языке, он сам разговаривал на русском языке, языке своего покойного отца. Впрочем, если принять во внимание, сколько времени маленький Сашка проводил с Олегом, то удивляться особо будет нечему. Вот Лена – совсем другой случай. Хорошо, что у Клавы с самого начала хватило молока на обоих малышей, да и не могло не хватить. Знал бы кто-то, как полюбила эта женщина девочку! У Лены, можно сказать, было две матери: Клава и Катерина, вместе с которой Старик оказался в метро в тот проклятый день. Катенька-Катюша, девченка с добрым серцем. Что скрывать, будучи еще пятнадцятилетним, не помышляющим о материнстве  подростком, она взвалила на свои хрупкие плечики слишком многое. Потеряв в катастрофе родителей, брата, племянницу.
- Хорошо, - Старик невольно улыбнулся своим воспоминаниям, по своему обыкновению, постучал в дверь начальника и, не дожидаясь ответа, вошел. Несколько секунд спустя, он со страшной руганью вылетел из кабинета и с рычанием схватил Васильева за грудки.
- Куда ты отлучался?! Куда ты отлучался?!! – Виктор потащил несопротивляющегося дежурного к двери кабинета и втолкнул его внутрь.
Сегодня рабочий день у начальника станции «Шулявская» явно не задался. Удивленный взгляд, раскрытый рот и дыра во лбу Павленко были вескими этому доказательствами.
- Я еще раз тебя спрашиваю, куда ты отлучался, - каждое слово Виктор тщательно процеживал сквозь зубы, - Саша, какого хрена молчишь?!!
- М… м-мне записку на столе оставили, - голос Васильева дребезжал, как тарелка на барабанной установке, да и сам он весь затрясся мелкой дрожью, испуганно взирая на труп шефа, - там… там было сказано, что мама просила меня срочно прийти. 
- Кто принес записку? Черт, о чем это я? Откуда тебе знать? Виктор от злости даже сплюнул, - Ладно, что от тебя хотела Клава?
- Мама? Да ничего не хотела, я когда к ней зашел – она удивилась очень
- Удивилась, говоришь, - Старик медленно осматривал место убийства. Внезапно он резко развернулся и посмотрел на Васильева, стоящего до этого у него за спиной, - Саша, ты хоть понимаешь, чем тебе это грозит? А? Ты отлучился с дежурства – раз, отлучился по личным делам – два, во время твоего отсутствия убили наместника станции – это, мля, три! Ты что, мечтаешь о романтическом путешествии на Берестейку? Не сомневайся, как только обо всем станет известно – мигом организуют! Саша, ты же мне как сын был все эти годы, что ты натворил?.. Надо было именно тебе сегодня заступить на дежурство.
На Васильева было жалко смотреть. Виктор знал, что у этого парня, исполнительного, дисциплинированного человека, могла быть только одна причина уйти с поста – мать. Был случай, когда Саша заступил в наряд с температурой под сорок и стоял, пока не потерял сознание. Вот и сейчас, Старик не сомневался, что такое подавленное состояние его воспитанника вызвано не опасением за свою судьбу, но за судьбу матери. Что она станет делать без своего «захисту та гордості», как любила называть своего сына Клава.
- В общем, так, - Виктор немного успокоился и еще раз окинул взглядом кабинет, - зови людей, бей тревогу, расскажи все, кроме своего ухода с поста. Ты все время был здесь, понял? Я постараюсь доказать, что убийца не входил в кабинет Павленко через дверь.
- Дядя Витя, а как бы он попал в кабинет, - Саша изумленно заморгал и уставился на Старика.
- Да, есть одна мыслишка… Блин, Васильев! Ты все еще здесь?! А ну, быстро подорвался и побежал!
Событие это было столь значительным, что на станцию Шулявская прибыл сам начальник безопасности НКР Кирилл Александрович Смолин, человек, способный в зависимости от своих целей и обстоятельств внушить любому как страх, так и благоговение. Его проницательные глаза долго изучали замершего по стойке смирно Александра. Нередко Кирилл Александрович принимал решение, еще не начиная допроса подозреваемого, однако сейчас, это решение ему не давалось. С одной стороны, характеристика Васильева, которую Смолин тщательно изучил за время поездки с Крещатика, заставляла сильно сомневаться в его виновности, с другой – не тоннельная же баньши прикончила Павленко, пройдя сквозь стены, да и пистолеты привидения не носят. «Так шутки в сторону, - подумал Смолин, - призраки призраками, а разбираться с этим делом надо всерьез. Там, наверху от него требуют быстрых положительных результатов. Убийство начальника станции – это, пардон, обкакаться, какое серьезное происшествие. Убийца должен быть найден и наказан, а вместе с ним и виновные в халатности служащие.
Недовольные властями есть всегда, и если узнают, что можно вот так невозбранно высаживать наместникам мозги… Полетят шапки, пагоны и головы.
Кирилл Александрович в свои сорок два года уже занимал высший пост, о каком может мечтать человек его профессии. На всех станциях союза НКР, от Крещатика до Шулявской, его знали, уважали и побаивались. Не смотря на свою грозную репутацию, Смолин был последним человеком, которого можно было бы назвать взяточником или прожженным бюрократом. Четко понимая необходимость порядка на станциях, Кирилл Александрович, тем не менее, позволял своим подчиненным в чрезвычайных ситуациях действовать на свое усмотрение. Как когда то читал Смолин, это была показательная черта многих талантливых полководцев, например, глубоко чтимого им маршала Жукова.
Сам же начальник СБ получал приказы только и непосредственно от Ярослава, так в честь великого киевского князя древности назывался пост руководителя НКР. «Сперва закон, а после благодать», - начертано под флагом союза станций. Кирилл Александрович был согласен только с первой частью этого девиза. Он не знал, какая благодать ждет человечество, да и благодать ли это будет. Прожив двадцать два благословенных года на поверхности, успев жениться, увидеть маленькую дочь и в одно мгновение потерять все, Смолин уже не верил ни в какое светлое будущее. Сумеречное настоящее – вот все, чем могут обладать люди. Кого это устраивает, тот должен придерживаться общего порядка, кого нет – пусть вылезет на поверхность, бросится в Днепр с одного их уцелевших мостов и не смеет тянуть их общество в кромешную ночь.
- Значит, ваше имя - Васильев Александр Олегович, - мягко произнес Смолин, что-то записывая в свой блокнот, - Красивое имя. Были в прошлом великие Александры: Македонский, Невский, Пушкин… Скажите, за время вашего дежурства вы обращали внимание на что-нибудь необычное, или может на станции появлялся кто-то, кого вы раньше не видели?
- Никак нет, Кирилл Александрович, - помня наказ Старика, и понимая, к чему ведет Смолин, - Я не отлучался с поста, и если бы на Шулявской появился бы новый человек, я не смог бы его увидеть.
- Естественно, естественно, - кивнул начальник службы безопасности, - да что вы стоите, как обвиняемый на суде, присаживайтесь. Ну вот, теперь совсем другое дело. Давайте поговорим откровенно, как следователь и свидетель, - Смолин широко ухмыльнулся, ибо шутка показалась ему удачной, - вы все время находились на посту и никто, слышите, никто не проходил в кабинет Михаила Сергеевича, верно?
Васильев кивнул.
- Тогда скажите, как так получилось, что вас видели на станции во время вашего дежурства? Неужели вы думаете, что я не опросил всех потенциальных свидетелей! – при каждом слове, взгляд и выражение лица Смолина становились все жестче и жестче, хотя голос оставался таким же мягким и тихим. Кирилл Александрович с удовлетворением посмотрел на быстро бледнеющее лицо Александра.
«Какой удачный заброс удочки, - мысленно похвалил сам себя Смолин, - первый же, простейший трюк не просто сработал, а еще обещает дать ниточку, за которую не стыдно будет ухватиться».
- Это вы обнаружили убитого?
- Да… т-тоесть, нет, - быстро поправился Саша, видя, как снова наливается красным лицо Смолина.
- Правильный ответ, молодой человек, - Смолин немного смягчился, - насколько я знаю, Павленко запрещал заходить к нему без чрезвычайной необходимости или без вызова. Позвольте, угадаю, без доклада к Михаилу Сергеевичу имели право заходить три человека: ваш покорный слуга, его заместитель, Каргаев Владлен Игоревич и следопыт, поправьте меня, если ошибусь, Виктор Осока, известный также как Старик. Свою кандидатуру я, естественно во внимание не принимаю, Владлен Игоревич в данный момент находится на Театральной, по поручению покойного. Остается…
- Но откуда вы все это…
- Да бросьте вы, - засмеялся Смолин, - я же не за почетные седины, которых у меня, кстати, почти нет, занимаю этот пост. Кому нужен моргающий в неведении глазками начальник СБ? Продолжим. Я хочу знать две вещи: за каким чертом вы, боец, уже служащий на станции примером исполнительности и дисциплины, ушли со своего поста – это первое. И второе: почему Виктор Осока не стоит сейчас рядом с вами и не отвечает на мои вопросы, как главный свидетель?

Пока что, это рабочее название. Собственно, первая глава.



                             Глава 1.

Обычный человек не прожил бы здесь и часа. Мороз, невиданный на всем материке Кренгалавар, даже на самой его северной окраине, пронизывал до костей. Как пелось в каком-то далеком неизвестном мире: «Эль в бочке застыл, до весны не разгрызть». Если бы не волшба моего друга, (простое заклинание, от которого одежда начинала источать тепло чуть сильнее, чем тело и могло это тепло сохранять) плохо бы нам пришлось.    
Вьюга  все старалась изгнать из своих владений нежданных гостей, то есть нас. С завыванием дикого зверя она набрасывалась на нас с удвоенной, утроенной, удесятеренной яростью. И здесь не помогло бы ни одно оружие, выкованное в пределах материка смертными его обитателями. Только волшба. Волшба, берущая свою мощь из источников основы нашего мира, как, впрочем, и других миров сущего. Конечно же, у Гримма, моего старого друга, как у колдуна не особо сведущего в воздушной стихии не хватило бы сил остановить дикий ледяной ветер. Для колдуна-новичка это все равно, что горному дворфу задом волны отбивать, но зачем кидаться головой на камни, если вполне достаточно укрыть тело теплым непроницаемым для вьюги и снега покровом и просто не обращать внимание на потуги холодной стихии любыми методами достать нас.
Еще вчера мы стояли перед нашим тренером Людвигом, достойным представителем расы  Хитров, который передал нам грамоту от высших чинов ВВУ – высшего военно-волшебного университета с испытательным заданием для окончания четвертого курса. Экзамен по владению магией на этом курсе нами был уже пройден, экзамен воинского искусства нам предстояло пройти сейчас, а умению соединять по-настоящему воинское искусство и магию в битве нас будут обучать уже на последнем, шестом курсе. Придется нам к окончанию учебы обильно попотеть, так как Гримм был более силен в магии, а искусство «махать железкой», как он сам это называет, он желал бы видеть на погребальном костерке. Я же наоборот, магией владел постольку, поскольку это было необходимо для продолжения учебы. Впрочем, такие особенности человеческой природы давно были учтены почтенными преподавателями Вушки, как студенты привыкли называть университет.
Таких, как я называли Стальниками за любовь к простому оружию. Стальников с распростертыми объятиями принимали монархи любого государства и назначали их личными телохранителями, потому что, несмотря на слабый магический дар, у нас великолепно развито чувство опасности, а та малая толика магии, что льется в наших жилах, многократно усиливает реакцию и живучесть в бою. Добавьте еще вызубренную науку о тактике и стратегии, которую нам вбивали в головы на первых двух курсах наши любимые учителя, и пред вами нарисуется еще одна перспектива – со временем стать как минимум уважаемым полководцем у какого-нибудь князя или короля.
Подобные же Гримму  назывались в зависимости от предпочтенной ими магической школы. Мой друг был классическим примером огневика. Уже на втором курсе у него неплохо получались огненные стрелы, пробивающие самые крепкие стальные доспехи людей. То же заклинание тепла происходило из простейших огненных, которые можно воспроизвести даже в такой ледяной дыре, где мы имели честь находиться в данный момент. Будущность их также не была суровой и полной лишений. Должность придворного колдуна оплачивалась и почиталась не меньше вышеописанных должностей стальников, а где-то и больше.
Шли мы по ровной, как скатерть на столе заснеженной равнине. Погода была такая, что увидеть что-либо на расстоянии четырех-пяти метров не представлялось возможным. Впрочем, Гримм шел уверенно, сотворив заклинание направления, и я просто постарался не упускать моего спутника из виду, идя постоянно рядом.
- Подходим, - крикнул, превозмогая яростный вой ветра, проорал он мне прямо в ухо.
   Я, в отличие от Гримма ничего не знал о том, куда мы подходим, куда мы идем и где мы вообще. Не подав, конечно, вида, я ответил ему понимающим взглядом и кивнул. «Что же мы здесь будем делать?.. - стучало в голове. Если уж экзамен рукопашного боя, где же противники??? На этой пустоши мухи ни одной не найдешь!»
   Занятый этими мыслями, я чуть не наткнулся на каменный выступ, который поднимался над землей на каких-то три метра. После нескольких часов хождения по абсолютно пустой местности, и наткнувшись на этот камень, у меня возникло глупое желание поздороваться с ним. Я сам себе ухмыльнулся и нырнул за Гриммом в проход, который имелся в выступе. Причем, нырнул – это как раз самое подходящее слово, потому что, сделав шаг вперед, я провалился вниз, благо летел недолго. Яма была глубиной в два моих роста, и я удачно сгруппировавшись, приземлился без повреждений. Другое дело – мой спутник. Он лежал на спине, явно потеряв сознание. Убедившись, что все у него в порядке, я оглянулся. Да, это явно был иллюзорный мир, который наши наставники сотворили для студентов, проходящих испытания. Неаккуратный каменный коридор вел вперед. Быстро создав заклинание ночного видения, один из основных и необходимых в арсенале стальника я принялся приводить своего друга в чувство.
- Проклятая яма! Туды ее растуда! – непривычно выругался Гримм.
- Подошли, – сообщил ему я, - можно сказать, даже подлетели.  И ты не заметил ямы? С твоим-то поисковым заклятьем?
- Меня кто-то отвлек, - смущенно пробормотал Гримм. Потом его лицо исказила злоба, - хотел бы я этой сволочи в глаза посмотреть, тоже мне, экзамен! Чуть шею не сломал!
Да, Гримм не отличался силой духа или выдающейся смелостью, он даже забыл, что в подобной иллюзии сломать себе что-либо невозможно. Мой спутник и говорил то эти оскорбительные для учителей слова только потому, что по правилам Вушки во время экзамена за твоими действиями следят, но не прослушивают разговоры, чтобы студенты не чувствовали себя без меры скованными. Может, если бы это было возможным, то и не следили бы вовсе, но как тогда ставить оценку за грамотные или неграмотные действия экзаменуемого. Но надо сказать, что другом он был хорошим, никогда не отказывал в помощи, а однажды выгородил меня перед учителями за проступок, о котором я бы не хотел вспоминать.
     - Теперь держись рядом, дальше вперед пойду я, - сказал я, вытаскивая из ножен свой меч. Оружие мое было редким, хотя и не волшебным. Его сковали на юге для моего отца, благородного рыцаря Райвена, графа Агорского. Сталь была высшего качества, не ровень, конечно дворфской, но, учитывая то, что подгорные жители давно уже не продают свое оружие, только доспехи и шлемы, меч этот можно было считать лучшим рукотворным изделием материка. 
        Осторожно ступая по каменному полу, я внимательно вглядывался во все подозрительные отверстия в стене. Иллюзия иллюзией, а напороться даже на ненастоящую ловушку и провалить экзамен совсем не хотелось. Вдруг, за моей спиной Гримм взвизгнул и с громкой руганью, куда-то исчез. Всего этого я не видел, но и ежу понятно, что кроме как в замаскированную яму ему деваться некуда. Не станут же учителя ради экзамена желторотых юнцов творить заклинание «Дверь-в-никуда».
Тем временем, ругань и проклятия не прекращали изливаться, только стали немного тише и звучали даже немного жалобно. В конце концов, грохнуться вниз второй раз за полчаса – это даже для Гримма было слишком. Быть может, учителя наши сейчас сворачивают себе челюсти от смеха, а декан нашего факультета со слезами просит учителя поисковой магии принести ему список с оценками студентов за прошлый семестр, чтобы исправить оценку Гримма с «похвально» на «допустимо». Видимо, мой друг тоже об этом думал, а быть объектом насмешек для него, для будущего могучего мага… Лучше бы уж просто сломал шею. Еще хуже, если это испытание сейчас демонстрируют, как наглядное пособие другим студентам факультета. А если это сейчас видит Линда?.. Тогда уж ничто не удержит моего друга от побега из университета.
   - Ну, что стоишь, Джар? Помоги выбраться, что ли!
Как вы уже поняли, Джар – мое имя. Джариан Агорский. Родившись в знатной семье четвертым сыном, я ничего, кроме имени и отцовского клинка в наследство не получил. Хотя, именно имя и некоторые таланты открыли мне беспрепятственную дорогу в университет. Откровенно говоря, я и на меч не имел никаких прав, но отец впервые за долгое время существования нашего рода преступил этот обычай. Он видел, что из четырех его сыновей только я мог стать настоящим воином. Только я получал удовольствие от воинских занятий. Мой наставник, хитр по имени Арчибальд громко бранил меня за каждый допущенный мною промах, а вполголоса расхваливал меня отцу после каждого занятия.
    Я размотал крепкую веревку, которая всегда лежала в моей дорожной сумке, и спустил ее конец в яму. Вытащив, таким образом, Гримма, я сказал ему пару дружеских, назидательных проклятий, что, дескать, из-за него нас прямо сейчас вернут в аудиторию, и будем мы еще год переучиваться находить дорогу сквозь ловушки. Гримм хмуро молчал. Возразить ему было особо нечего, а каяться он не собирался, да я и не слушал бы.
   - Пойдем, - угрюмо бросил я, - и еще куда-нибудь попадешься – там и останешься.
В ответ прозвучало какое-то неразборчивое бурчание моего друга, но было видно, что он сам осознает свою вину. Ведь оступись на экзамене один – головы, а точнее, зачетные книжки полетят у обоих. Путники-партнеры были обязаны думать, чувствовать, отвечать друг за друга, а иначе смысла в парном испытании не было.
   Дойдя без дополнительных приключений до решетки, которая загородила нам путь, мы естественно остановились, но совсем ненадолго. Тут уж Гримм сумел хотя бы частично смыть свой позор и загладить свою вину. Его призванный огненный клинок разрезал толстые прутья, будто шоколадные. Я поаплодировал ему сначала про себя, а потом уже явно. Такие клинки выходят не у всех выпускников Вушки. Да что там выпускников, некоторые маги с пяти – шестилетним стажем, увидев подобное, торжественно поклялись бы навеки оставить познание огня, как ничего не смыслящие в этом. Я, словно, чувствовал, как декан собственноручно исправляет сейчас оценку Гримма по предмету огнечарство с «похвально» на «восхитительно», так же как недавно мог ухудшить оценку поиска моего друга. А что поделаешь, преподаватели с самого момента основания Вушки имели подобное право, в исключительных случаях, конечно, но разве это не один из них?
   Мы пошли вперед. Настроение огневика заметно улучшилось. Он выпрямился, внимание его обострилось, и теперь ни одна ловушка не оставалась им незамеченной. Я даже пустил его вперед. С таким моральным подъемом, я мог оставить без внимания ловушки и подумать о наших дальнейших действиях. Однако, противники, действительно не торопились появляться. Мы прошли, уже архимаг знает, сколько миль, а дорога чистая, ни намека на прямую угрозу, если не считать, конечно, ловушки. Но, это же не серьезно…
   Как – будто подслушав мои мысли, наставники явили нам, наконец, настоящую угрозу. Ну! Ну, кто же, как не кад? Многие маги называли его «гад», так как на эту тварюку не действовала магия, вааще, как любят говорить базарные бабки, когда товар закончился. Даже драконы, на что уж устойчивы к магии, но и их можно пронять каким-нибудь особо сильным, из разряда магистерских заклинаний, а эту гадину кто только не пытался… Не было в нашей библиотеке ни одного упоминания об удачном применении заклинаний к каду. Зато, в книгах хранилось множество свидетельств о том, что больше всего, оказывается, у волшебников кады любят есть ноги и голову, сырьем, конечно.  К счастью, к честной стали они были вполне уязвимы, чем мы сейчас и воспользуемся.
   Тем временем, мы вышли из коридора пещеры на широкую площадку, где и узрели вышеупомянутого товарища. Он или оно стояло к нам спиной. Крупный экземпляр, футов десять ростом, и не менее четырех футов в плечах. Нельзя сказать, что я абсолютно спокойно приближался к этому созданию если не природы, то какого-то весьма талантливого неизвестного мага. Кады были грозными бойцами. Сильными, довольно ловкими для своих размеров, но в такой же степени они были и непроходимо тупыми. Представьте себе существо, похожее на гориллу, но раза в полтора больше, имеющее лапы короче по отношению к туловищу, а ноги несколько длиннее. Оружием такие не пользовались и не нуждались в нем. Остроте и прочности их когтей позавидует любой обладатель реликтовых клинков. Длинной в фут, они вполне заменяли каду целый арсенал.
Кад явно был чем то или кем-то занят, но как только мы приблизились к нему, как тварь мгновенно обернулась. Злобный рев сотряс пещеру. Мы явно были незваными гостями, но учитывая плотоядность данного вида, мы вполне могли быть тут же приглашены на обед, как второе и десерт.
   С холодной уверенностью, что будь это не испытание, а реальная встреча с кадом, то был бы нам гаплык, однозначно, я вытащил меч, и пошел вперед.
   - Не суйся, - бросил я Гримму – ты тут ничего не сделаешь.
   Не хватало мне еще и за это держать ответ перед учителями. Маг. МАГ!!!! Маг, забивший об особенности када, это попахивало позорным отчислением.
   Вдруг, мимо меня промелькнула фигура Гримма. Мой друг ринулся на тварь, в его руках снова запылал пламенный меч.
   - Стой!!! Куда?!!!! Стоооооой!!!!!
            Теперь, точно хана. Декан не посмотрит на великолепие заклинания. За такой выбрык студента ждет неминуемое изгнание из стен университета… Стоп! Ах, я дурак! Забыл, упустил. Кады поэтому и любят питаться волшебниками, и питаются ими довольно часто, ведь встретив эту зверюгу, колдун забывает обо всем и бросается в магическую атаку. Природа этой особенности до сих пор не была изучена, как не бились над ее разгадкой великие умы Вушки. Я опустил меч, закрыл глаза и приготовился к возврату в аудиторию, а также к моментальному подзатыльнику от благородной длани декана или мощной ручищи Людвига (уж и не знаю, что хуже). Какие же мы еще мальчишки…
   Но то, что произошло потом, привело меня в животный ужас. Нет, ничего удивительного, что пламя клинков скользнуло по телу када, не причинив ему никакого вреда (даже запаха паленой шкуры не было слышно), но через мгновение когти чудища пронзили насквозь тело Гримма, и до меня донесся его предсмертный крик. Что же это такое?!! Морок? Иллюзия, восприятию которой нас будут учить только на пятом курсе? Однако, если это иллюзия, то очень уж реальная. Вряд ли учителя стали бы тратить силы на такое мощное заклинание. Тогда что же это?.. Реальность? Все по-настоящему, и Гримм, действительно погиб?!!
Кад, тем временем отшвырнул безжизненное тело моего друга в сторону, оно глухо ударилось о каменную стену пещеры. Наверное, я на время потерял голову, потому что, взмахнув мечем, бросился на тварь. Сейчас мой рев мог бы вполне заглушить рев када. Удар – блок когтем, вполне достойным собратом коротких клинков. Зверь оказался неожиданно ловким. Взмах когтистой лапы – прыжок назад (не попал, сволочь!). Я присел и метнул острую металлическую звездочку, излюбленное оружие убийц и шпионов, метя каду в глаз. Легкое небрежное движение лапой, и отбитое оружие зазвенело на камне. Кажется, это стало ему надоедать. Кад протянул ко мне лапу с намерением схватить меня и прикончить, наконец, но тут он просчитался. Ловко отскочив в сторону, я коротко, но сильно ударил по лапе мечем. Удар вышел на загляденье. Зверь взревел от боли, лапа с чудовищными когтями, отрубленная валялась на земле. Я приготовился к нападению, но кад не принял боя. Схватив Гримма, он прыгнул мимо меня вперед и помчался к выходу из пещеры. Догонять его не было смысла, слишком быстро все произошло, да и без лошади када не догонишь. Я в бессильной злобе опустил клинок. И заорал. Только что я потерял друга. Раньше, читая книги о великих героях прошлого, я часто встречал описание чувств воинов и магов, потерявших близких им людей. Но я даже представить себе не мог, как это больно.
   Наконец, я смог рассмотреть, что же занимало моего противника до нашего прибытия. Плохо понимая, что делаю, я шагнул вперед. Там, в темноте слышался какой-то приглушенный шум, тихое повизгивание, а потом раздалось что то, напоминающее хрип смертельно раненного животного. Я подошел поближе и зажег факел. Темнота расступилась передо мной, и я увидел лежащего на каменном полу большого белого тигра, точнее тигрицу. Белоснежный еще недавно мех на боку сейчас был красным от крови. Рана была очень глубокой. А рядом с издыхающим зверем я приметил небольшой белый клубочек, забившийся под лапу тигрице. Котенок не зашипел, когда я подошел еще ближе.
   - Спасибо тебе, ар-р-р-р. Ты спас мою малышку, - я никогда не слышал, чтобы тигры разговаривали, но это было так, слова были произнесены огромной кошкой.
   - Ты потерял своего товарища и сам пострадал, - продолжала говорить слабеющим голосом тигрица. Словно, в подтверждении ее слов на меня свалилась сильная усталость, ноги подкосились, и я увидел широкую рану на своем животе. Кад не просчитался, когда протянул ко мне лапу, а я не очень ловко отпрыгнул, и коготь его задел мою клепаную броню, проделав глубокий разрез на дубленой коже и животе. В боевом пылу я этого и не заметил. Я повалился на бок, наблюдая, как кровь заливает каменный пол. В моих глазах все затуманилось, и сквозь этот мертвенный туман я увидел, как вдруг тигренок, до сих пор жавшийся к умирающей матери встал и, неуклюже перебирая лапами, приблизился ко мне. Жалобно мяукнув, белый малыш поднял лапу и прикоснулся к моей щеке. Неведомая сила наполнила мое тело. Я, уже приготовившийся умереть, почувствовал, как моя рана затягивается, а потери крови будто и не было. Я медленно привстал на колени и с чувством благодарности погладил тигренка, а он лизнул мою ладонь.
   - Ар-р-р-р-р… Она выбрала тебя -, теперь в голосе тигрицы улавливалось изумление,- моя дочь увидела в тебе друга. Стой, не надо, - остановила она меня, когда я бросился ей на помощь, - мне ты помочь не сможешь. Наш род с помощью любви, благодарности или чувства жалости может лечить страшные раны, но жизнь снежных тигров находится только в руках провидения. Я умру, но ты вынесешь из этого проклятого места мою дочь.
   Тигрица затихла. Она умерла. У моих ног снова жалобно мяукнула ее дочь. Мне показалось, что бедняжка беззвучно плачет.
   - Не бойся, малышка,- сказал я, беря ее на руки и закутывая в дорожный плащ. Теперь мы с тобой не пропадем.
   Мы без приключений дошли до выхода из пещеры, точнее до дыры в потолке, в которую свалились я с беднягой Гриммом. Следов када я не нашел. Остается надеяться, что дверь из этого места осталась открытой. Прожить всю жизнь в этой пещере, посреди снежной пустоты… Бр-р-р-р… Я закрепил плащ на груди, чтобы освободить обе руки и вытащил раскладную «кошку». Привязав ее к веревке, я закинул «кошку» наверх. Приспособление это было заколдованным и в том, что оно не сорвется из-за неудачного броска, я был уверен. Выйдя из пещеры, я натурально обалдел. Никакой заснеженной равнины уже не было. Нас окружал божественный по своей красоте осенний лес. Мое остолбенение моментально сменилось дикой радостью. Иллюзия, ну конечно иллюзия!!! Видно, наш экзамен, действительно, показывали студентам факультета, и уж декан не пожалел на красочную, очень натуральную картину боя и гибели студента своих магических сил. А тигренок… Просто часть задания. Донести до дверей выхода и все. Он исчезнет, а я, вернувшись в аудиторию, наслушаюсь вместе со своим непутевым товарищем разных суровых речей от почтенных преподавателей, но, в конце концов, хорошую оценку получу (все-таки это был экзамен воинского искусства, а то как я уделал када, конечно, бросилось в глаза).
   В этом лесу хотелось остаться. Не смотря на то, что деревья почти полностью покрылись желтой листвой, здесь было тепло. В сердце появилось желание лечь и уснуть прямо на золотом ковре, который шуршал под моими ногами с каждым шагом. И плевать на все. В крайнем случае, меня и так вернут в аудиторию для профилактической взбучки. В любом случае, я и Гримм живы, и даже порка, наказание редкое, но в моем случае очень вероятное, не испортит мое настроение.
   Нет, отдыхать буду позже. Может, потом выслужусь перед факультетом и в качестве поощрения попрошу забросить меня сюда на денек. А пока – вперед. Я развязал плащ и отпустил тигренка на землю.
Пройдя еще несколько часов в том направлении, где по моим расчетам должна была находиться дверь, я понял, что ее уже нет или я крепко заблудился. Я присел на листья и задумался, не представляя еще, в какой стороне искать решение. Просто забирать отсюда меня никто не собирался, это было ясно. Значит, решение нужно искать. Эх, как не хватает сейчас Гримма, с его заклинаем поиска, но мой друг уже находится в университете, где и получает хороший нагоняй, откровенно говоря, вполне заслуженный.
И в этот момент, когда я, проклиная в душе все и вся, собрался уже выругаться в голос, моя новая попутчица снова меня удивила. Она вдруг подпрыгнула на месте и зацепилась своими маленькими коготочками прямо за воздух. Не успел я подобрать выпавшую от удивления челюсть, как сама реальность стала разрываться под тяжестью тигренка. Разрыв удлинялся и менял свою форму, пока не стал похожим на привычную для меня дверь портала. Как бы отвечая на мое изумление, в голове прозвучал детский голос: «Ты не отсюда, и душа твоя оставила в себе воспоминание о твоем родном мире. Я помогу».
Вслед за этим тигренок прыгнул ко мне на руки, и я, закрыв глаза, шагнул в распахнутые двери.