- Вот так вот, Толя. - Брежнев кивнул, и молчаливые люди из спецхрана опустили броневое стекло, скрывая пожелтевший цирограф. Странным образом красная пентаграмма на нём оставалась столь же ясно видимой, словно законы оптики были над ней не властны. Аграновский был уверен, что до того, как стекло открыли, она не была видна, и вместо мыслей по делу в голове вертелось дурацкое опасение, что теперь он будет видеть эту красную звезду даже сквозь стены и бетон перекрытий.
Кажется, смятение на его лице отразилось достаточно ясно, так что генеральный секретарь не стал ждать его реплики и продолжил.
- Условие-то там простое - Леонид Ильич причмокнул. - Будет государству проклятьем заклеймённых удача и не быть нам голодными да рабами, пока писать вождь будет. Только каждый следующий должен писать для людей всё более простых. После Маркса-то оно, поди, нехитро казалось - "Капитал"-то читал да конспектировал же? Вот Владимир Ильич писал для средних умов, Сталин - и дуракам ясно, Никита вон совсем колхозника из себя строил. А мне что делать? На тебя, Толя, вся надежда. Думай, товарищ очеркист, думай...
- Есть идея, Леонид Ильич - услышал Аграновский свой голос словно со стороны. - Сделаем так, чтобы эти... чтобы ваши книги вообще не считались предназначенными для чтения. Если с материализмом всё оказалось не так просто, то уж диалектику-то... ему - он кивнул на ящик - не обойти? Никто - проще кого угодно.
Повисла пауза.
- Не ошиблись, значит, в тебе - нарушил тишину генеральный секретарь. - Идея, говоришь. Пойдём, объяснишь.
На выходе Аграновский не обернулся, но позволил себе повернуть голову, чтобы красное пятно ещё раз мелькнуло в уголке глаза. В голове билась мысль о том, как придётся извернуться его преемнику, если план с диалектикой выгорит.
